Демонология

В христианской демонологии можно выделить два основных направления, различие между которыми лежит в главном для демонологии вопросе о возможностях дьявола и его статусе в мире. Первое направление, унаследовавшее идеи раннехристианских дуалистических ересей, существенно расширяет права и возможности дьявола; второе возникает как реакция на еретические парадоксы и движется потребностью объяснить место дьявола в мире так, чтобы не умалить абсолютной компетенции Бога во всех вопросах бытия; первое так или иначе разграничивает творения Бога и дьявола (или доброго и злого принципа и т. п.), допуская однако их сосуществование, второе же полностью отказывает дьяволу в способности на какое-либо творение, ограничивая его деятельность областью мнимости, морока, иллюзии.

Эти направления существовали не в чистом виде, но в качестве тенденций, то сплетавшихся в единый конгломерат воззрений, противоречивость которого почти не осознавалась, то отчетливо разделявшихся и споривших друг с другом, причем верх брала то одна, то другая тенденция. В дуалистических ересях раннего и средневекового христианства представление о дьяволе-сотворце выражено очень ясно. Так, маркиониты (со 2 в.) считали дьявола (злой принцип) создателем здешнего- материального мира (к которому относили всего человека — и тело, и, что удивительно, душу), а Бога (добрый принцип) — создателем потустороннего, духовного мира; манихейцы (с 3 в.) разграничивали в вопросе творения аналогичным образом плоть и душу. Наиболее влиятельным (особенно в Византии и Восточной Европе) и разработанным дуалистическим учением была концепция богомилов (с 10 в.; позднее усвоена и развита катарами; с 12 в.), которые считали дьявола ( Сатанаэль) богом тьмы и зла, не зависящим от Бога света и добра; дьявол — старший сын Бога, который создал плоть Адама и «второе небо со своими собственными ангелами, представляющее собой отражение божественного небесного порядка» (РОСКОФФ, II, 125). (В интерпретации Михаила Пселла богомилы верили в некое подобие Троицы, состоявшей из Отца, Сына и Дьявола; при этом отец владычествовал над вечными вещами, дьявол — над вещами этого мира, и Сын — над вещами небесными — РАССЕЛЛ, ЛЮЦИФЕР, 44). В ослабленном виде это разграничение творческих компетенции Бога и дьявола выступает в учении конкорценсов (партии внутри движения катаров, считавших, что чувственный мир сотворил «злой бог»), согласно которому материальный мир создан Богом, но обустроен, организован Люцифером (РОСКОФФ, II, 127). Иногда ереси, отказывая дьяволу в творческих функциях, настаивали на вечности злого начала, сопоставимой с вечностью самого Бога. Анонимный автор трактата «О ереси катаров в Ломбардии» (12-13 в.) свидетельствует об уникальном веровании, якобы исповедуемом последователями катарских епископов Калойанна и Гаратта: дьявол сам был совращен неким злым духом с четырьмя лицами (человека, птицы, рыбы и зверя), который не имеет начала (sine principio), обитает в хаосе, но не способен творить (СЕМКОВ, 355).

Не одни только дуалистические ереси, но и любое признание за дьяволом какого-либо места в иерархии божественных сил приводило к парадоксам, подобным тезису английского реформатора Джона Уиклифа (14 в.), заявившего, что «Бог должен подчиняться дьяволу» (Deus debet obcedire diabolo) на том основании, что все силы, сотворенные Богом, от Бога, причастны Богу и им следует подчиняться.

Ортодоксальная демонология (понятие которой, разумеется, так же условно, как и понятие ереси, и которое можно определить лишь как «доктрину, не приемлемую для папства в данный момент» — РАССЕЛЛ, ЛЮЦИФЕР, 184), боровшаяся с ересями подобного рода, отвергала значимость дьявола в иерархии сил и не оставляла дьяволу не только творческих, но и организующих функций, в трудной проблеме происхождения зла попросту ссылаясь, подобно Жану БОДЕНУ (5), на книгу пророка Исаии: «Я Господь, и нет иного. Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю все это» (Ис. 45:6-8). Именно поэтому церковь очень долго не признавала реальности деяний демономанов, прежде всего ведьм: ведь их признание означало бы признание реальности творческих усилий самого дьявола. Собор в Браге (563) — первый собор, давший в своих канонах развернутое определение дьявола (позднее с такой подробностью эту тему рассматривали лишь Четвертый Латеранский собор 1215 г., вернувшийся к вопросу о дьяволе в связи с распространением ереси катаров и утвердивший положение, что «дьявол и другие демоны от Бога созданы благими, но сами по своей вине сделались дурными», и Трентский собор, 1546), — утвердил положение, согласно которому дьявол — ангел, сотворенный Богом, и осудил тех, кто «говорит, что он поднялся из тьмы (dicit eum ex tenebris emersisse) и не имеет себе творца, но сам есть начало и субстанция зла» (канон 7); осудил собор и тех, кто верил в сотворение дьяволом мира, человеческого тела и в то, что зарождение плода во чреве матери — дело демонов (каноны 8 и 12). Собор в Type (813) признал обманом действия магов, расценив их как «иллюзии», вызванные дьяволом. В 8 в. Иоанн Дамаскин («Точное изложение православной веры») подверг учение о дьяволе как самостоятельном принципе логической критике. Его рассуждение, доказывающее логическую противоречивость дуализма, таково: два совершенно враждебных друг другу принципа, если бы они существовали, не должны иметь ничего общего; но если мы признаем, что они существуют, то мы должны признать, что их объединяет уже само наличие в них бытия; таким образом, бытие предшествовало обоим принципам, и оно-то и есть первый и единственный принцип, имя которому — Бог. Согласно мнению ГРИГОРИЯ ВЕЛИКОГО, разделяемому многими позднейшими богословами, дьявол существует в опасной для него близости к полному небытию: он «отступил от своей высокой сущности, и поэтому с каждым днем становясь все более несовершенным, он приближается к небытию» (МОРАЛИИ, 14:18). Представление о дьяволе как о почти что «небытии», неком недостатке бытия оставляло за ним роль творца иллюзий, весьма, впрочем, опасных как для здоровья человека, так и для его духовного спасения: фигура дьявола-иллюзиониста проходит через всю историю демонологии, наряду с верой в страшную физическую реальность его деяний. Но демонологи Средневековья, не отказывая дьяволу в способности приносить материальный вред, вместе с тем полагали, что ил люзии дьявола могут быть более опасны, чем наносимые им физические увечья. Так, Михаил Пселл способность наводить болезни и фатальные несчастья считал прерогативой низших демонов ( Иерархия демонов), высшим же демонам приписывал способность к phantastikos — «воображаемым поступкам», которые, воздействуя на душу и вызывая в ней ложные образы, могут ее погубить.

Отказываясь видеть в дьяволе самостоятельный принцип, соприсутствующий с божественным принципом и параллельный ему, ортодоксальная демонология тем не менее сохранила параллелизм между дьявольским и божественным в другом: в структурной организации инфернального мира, описывать который ей приходилось на основании смутных, явно недостаточных указаний Библии. Так, чины демонической иерархии ( Чины демонские) соответствуют иерархии ангелов; принцип, по которому демонологи извлекали из Библии имена дьявола (Имена демонов), тот же, что и в номенклатуре божественных имен; по аналогии с мистическим телом Христовым и дьявол воспринимается как единое тело со своими адептами («единое тело — дьявол и все неправедные» — ГРИГОРИЙ ВЕЛИКИЙ, МОРАЛИИ, 13:34); божественной Троице противостоит троица дьявольская и т. д. «Вся статистика инфернального шабаша скопирована с церковного обряда», — утверждает ГЁРРЕС (ХРИСТИАНСКАЯ МИСТИКА, IV:2, 250); «демонический мир противостоит сонму ангелов и святых как его мрачная, но верная тень» (РОСКОФФ, II, 153). Мысль о необходимости дьявольского начала в общем божественном замысле, которая могла послужить мотивацией такого параллелизма, порой высказывалась раннехристианскими авторами с поистине наивной прямотой, немыслимой в более поздних текстах: «Если бы дьявол не преследовал христиан и противник церкви не начал войну, у нас не было бы мучеников, а в жизни нашей не было бы ни печальных, ни радостных праздников» (св. Астерий); «если бы не было битвы и борьбы, не было бы победы, не было бы короны, не было бы награды» (св. Анастасий Синайский — РОСКОФФ, II, 153). Позднее подобные догадки уходят, вероятно, в некий невысказываемый подтекст, и аналогичность (при ценностной противопоставленности) божественного и дьявольского миров, разрабатываемая с каждым веком все более тщательно и конкретно (о любопытном отклонении от этой аналогичности женщины и дьявол), мотивируется уже более безопасным образом: представлением о дьяволе как горделивом, но неудачливом подражателе Бога (Обезьяне Бога).

Важным фактором, определявшим противоречивость расхожих представлений о дьяволе, было напряжение, существовавшее между ученой и фольклорной традицией: если монахи, инквизиторы и проповедники, с их вполне понятным желанием утвердить набожность паствы посредством запугивания, ставили акцент на ужасном, то фольклор «представлял дьявола смешным и бессильным, возможно, с целью укротить его и ослабить напряжение страха. Не случайно период, когда присутствие дьявола ощущалось с особо ужасающей непосредственностью, — во время ведьмовских гонений 15-17 вв., — был в то же время периодом, когда он широчайшим образом фигурировал на подмостках в качестве шута... Общественное представление о дьяволе осциллировало между образами ужасного господина и дурака» (РАССЕЛЛ, ЛЮЦИФЕР, 63). Другое существенное расхождение между ученой и народной традицией определялось полным, поистине «демоническим» равнодушием последней к христианской иерархии существ: смешение человека и демона, образы «получеловека-полудемона — логическая возможность, которая полностью отвергалась научной, вышедшей из традиций августинианства демонологией» (ШМИТТ, 345), — тем не менее имели широкое хождение в народных поверьях, и как ни доказывала ученая демонология, что демоны не способны к деторождению и могут пользоваться лишь украденным семенем, легенды о полудемонах — детях людей и инкубов и суккубов — вызывали сочувствие настолько глубокое, что героям подобных историй (например, епископу Труа Гишару, 14 в. — ШМИТТ, 346) приходилось всерьез защищаться от этих обвинений.

В демонологии раннего Средневековья (так, как она предстает в житиях святых) образ дьявола отличается живостью и конкретностью: дьявол — враг, способный для достижения своих целей принимать тысячи обличий; не случайно именно в текстах этой эпохи (в частности, знаменитое житие св. Антония, написанное Афанасием, 4 в.) разрабатываются в словесной форме иконографические типы дьявола, которые лишь значительно позднее найдут воплощение в пластической иконографии дьявола (также Обличия дьявола). Дьявол раннего христианства ведет со своими главными врагами — святыми ( Святые и демоны) самую утонченную стратегическую игру ( Борьба с дьяволом), которая имеет, однако, психологический характер и редко выливается в форму грубого материального вмешательства дьявола в мирские дела. Главная проблема ранне-средневековой демонологии — проблема искушения, но никак не физического вреда, не тирании и насилия, вершимого дьяволом. В византийской демонологии этой эпохи (прежде всего Михаил Пселл, 11 в.) продолжают жить представления, восходящие к неоплатонизму, в частности, учение о высших и низших демонах (причем первые не вполне чужды добру, а последние свирепы, бессловесны, бесчувственны и порой подобны животным), которое трудно согласовать с христианской идеей падших ангелов, но которое позднее оказало влияние на неоплатоников Ренессанса. Восходящее к неоплатонизму представление о демонах как промежуточных между людьми и богами (Богом) существах продолжало напоминать о себе еще в 13 в.: например, парижский схоласт польского происхождения Витело (Witelo, Vitellio) в своем трактате «О природе демонов» утверждал, что демоны — «средние силы» (mediae potestates), они выше человека, но ниже ангелов, состоят из души и тела и смертны. Отголоски неоплатонизма видны и в ереси альбигойцев, среди которых бытовало верование, что наши души — демоны, вложенные в наши тела за свои преступления (КОЛЛЕН ДЕ ПЛАНСИ, 15).

В богословии схоластов 11-13 вв. (Ансельм Кентерберийский, Фома Аквинский, Петр Ломбардский и др.) дьявол из живой фигуры искусителя и лжеца все более превращается в отвлеченную аллегорию зла как такового: так, в трактате «О падении дьявола» АНСЕЛЬМ КЕНТЕРБЕРИЙСКИЙ занят в основном истоками зла, находя его в свободной воле дьявола, который отверг дар Бога — благодать, и «пожелал нечто собственной, ничему не подчиненной волей» (О ПАДЕНИИ ДЬЯВОЛА, гл. 4); причина ала — свободная воля, ищущая собственного счастья (commodum) вне божественного порядка (justitia), — причем волеизъявление дьявола не имеет никакой причины (nulla causa praecessit hanc voluntatem; О ПАДЕНИИ ДЬЯВОЛА, гл. 27), оно абсолютно свободно.

В 15-17 вв., в эпоху массовых ведьмовских процессов, внимание демонологов явно переключается с самого дьявола на их слуг — ведьм; трактаты этого периода заполнены бесконечными дискуссиями о возможностях ведьм, о реальности или мнимости шабаша и ведьмовских полетов по воздуху и т. п. В эту эпоху укореняется вера в несомненную физическую реальность дьявольских деяний, а в результате происходит существенный сдвиг в образе самого дьявола: из хитрого искусителя он все больше превращается в кровавого тирана, палача ( Палача Бога), преступления которого порой необъяснимо жестоки. Ульрих Молиторис («Диалог о ламиях и женщинах-прорицательницах», 1489), Ж. Боден, П. Ланкр, Дельрио, Н. Реми, Тор-ребланка и др. теологи нисколько не сомневались в способности дьявола вмешиваться в физическую реальность, что проявлялось в полетах ведьм, обольщениях инкубов и суккубов и т п. «Промысел Божий непостижим, и сила, которую он дал Сатане, неизвестна людям», — так аргументировал БОДЕН, один из главных апологетов идеи физической мощи дьявола, свою точку зрения (О ДЕМОНОМАНИИ ВЕДЬМ, 114а).

Протестантские теологи (сам Лютер, Меланхтон) занимали в этом вопросе умеренную позицию: так, Лютер, в мышлении которого образ дьявола играл огромную роль, верил в инкубов и суккубов, но отрицал полеты ведьм и рекомендовал не слишком увлекаться жестокими мерами при их преследовании.

Отрицая многие деяния, приписывавшиеся традиционно дьяволу, Лютер тем не менее находит его влияние на жизнь человека огромным. Различая в отношениях человека и Бога область гнева (причина коего — грех Адама) и область блаженства, Лютер полагает, что первая область отдана Богом в полное распоряжение дьявола. «Ибо Бог — такой господин (Meister), который может так использовать злобу дьявола, что делает из нее добро» (ЛЮТЕР, X, 1259). Лишь любовь ограничивает, по Лютеру, власть дьявола на земле (РОСКОФФ, II, 360): «дьявол действует, но Бог решает, ибо иначе мм стали бы совсем злы»; дьявол необходим, «чтобы мы узнали, что мы не хозяева и что не все в нашем ведении» (цит. по: РОСКОФФ, II, 371, 384).

Расцвет мистико-эзотерических учений в эпоху Ренессанса, обратившегося к традициям каббалы, неоплатоническим учениям о духах и т. п., привел к повороту в демонологии, радикальность которого особенно ясно видна при обращении к трактату Парацельса (Теофраста Бомбаста фон Хохенхейма) «О нимфах, сильфах, пигмеях и саламандрах» (1566). Парацельс решительно порывает с традиционным христианским воззрением на эти и подобные существа как на демонов; на самом деле они — «дикие существа», отчасти похожие на людей, поскольку говорят, едят, имеют тело, рожают детей и умирают; нет у них лишь души, и этим объясняется, почему они так интересуются людьми: ведь для того чтобы получить душу и бессмертие на небесах, они должны вступить в брачный союз с человеком. Каждое из них населяет свой «хаос», свою стихию: нимфы — воду, сильфы (сильваны) — воздух (т. е. леса), пигмеи (т. е. гномы) — землю, саламандры — огонь (вулканы). Относясь к этим существам очень доброжелательно и одобряя, в частности, поступок некой «нимфы», убившей бросившего ее «господина» из Штауфенберга (ПАРАЦЕЛЬС, 244-245), Парацельс в то же время допускает, что дьявол легко может войти в них и в этом случае они становятся опасными для людей.

В кон.16 — 17 вв. представление о дьяволе как «обманщике», творце иллюзий вновь начинает постепенно вытеснять веру в дьявола как материальную силу. В весьма сильной форме подобная концепция дьявола выражена в трактате ЭРАЗМА ФРАНЦИСКА «АДСКИЙ ПРОТЕЙ, ИЛИ ТЫСЯЧЕИСКУСНЫЙ ИЗОБРАЗИТЕЛЬ...», где ДЬЯВОЛ именуется «обезьяной Бога», «адским фигляром», «ахеронским комедиантом» (ФРАНЦИСК. 92). Подобное воззрение, некогда, в эпоху Средневековья, уже главенствовавшее в демонологии, на этот раз, в эпоху становления научно-рационального мышления, принимает медицинско-психологический характер: дьявол-«комедиант» рассматривался отныне как творец опасных иллюзий и галлюцинаций, которые пагубно влияли на душу человека, вызывая некое подобие психического расстройства. Это представление было чревато для теологии большой опасностью, так как фактически снимало с ведьм ответственность за свои поступки, превращая их в «пациентов» (как в медицинском, так и в буквальном смысле — patiens: пассивный, претерпевающий), у которых дьявол своими «иллюзиями», представляющими все же психическую (но не физическую!) реальность, вызвал душевную болезнь. Решающее значение в этом вопросе имела дискуссия между Жаном Боденом, отстаивавшим тезис о реальности материальных дел дьявола и ведьм, об их «чудесном» вмешательстве в физическую причинность, и Иоганном Виром (или Вейером; варианты написания его имени: Weier, Weyer, Wierus, Piscinarius) — человеком, который впервые в демонологии занял в вопросе о ведьмах последовательно медицинскую точку зрения, вытекавшую, впрочем, из его же теологического воззрения на дьявола как на «обманщика», изводящего галлюцинациями душу. Если верить его трактату «ОБ ОБМАНАХ ДЕМОНОВ» (1563; КН. II, гл. 15), Вир побывал в Африке, где наблюдал местных колдуний. Вир различает магов (magus), которые предались дьяволу сознательно и потому несут за свои действия полную ответственность (эзотерическое учение магов-заклинателей об инфернальном царстве Вир предал гласности в трактате «Псевдомонархия демонов»; Книги дьявола), и ведьм (saga vel lamia) — несчастных женщин, которым дьявол морочит голову, пользуясь слабостью их духа и извращенной фантазией; наказание ведьмам должно быть пропорционально вреду, который они причинили (если им каким-то образом удалось его причинить). Трактат Вира многократно переиздавался, переводился на другие языки и имел огромное влияние на умы; отчасти благодаря ему к концу 17 столетия «апологии обвиненных в колдовстве» (каков, например, трактат ГАБРИЭЛЯ НОДЕ) стали достаточно обычным явлением.

В текстах Жана Бодена, напротив, нашла наивысшее выражение ренессансная идея о материальной мощи дьявола. Боден, по сути дела, «распространил на дьявола божественную привилегию творения» (СЕАР, 100), прибегая при этом порой к весьма остроумной аргументации. «В природе мы видим немало удивительных вещей, полностью ускользающих от нашего понимания, — пишет Боден. — Так, небесные тела пробегают за один день 245 791 444 лье; и мы откажем дьяволу в способности уносить человека за сотню или пару сотен лье от его дома?». В конце концов, — выкладывал Боден свой главный козырь, — заимствованный, впрочем, у Августина (О ГРАДЕ БОЖИЕМ, 20:19), — кто решится утверждать, что все проделанное Сатаной с Иовом — иллюзия? (БОДЕН, О ДЕМОНОМАНИИ ВЕДЬМ, 114).

Стремительное развитие естествознания в 17 в. отчасти поколебало веру в дьявола, отчасти же вызвало не более чем трансформацию его образа, адаптировавшегося к новому «рациональному» мышлению. Прин цип этого мышления — «не следует объяснять кознями дьявола те явления, которые можно объяснить естественными причинами» (формулировка медика Мареско по поводу дела ведьмы Марты Броссье; цит. по: СЕАР, 108), — привел, разумеется, к существенному умалению прерогатив дьявола; однако оказалось, что и самого дьявола можно осмыслить как одну из «естественных причин», как «явление природы», и тем самым включить его в «рациональность» новой науки: ибо само представление о «естественном» и «рациональном» в эту эпоху существенно отличалось от привычного нам. Например, лондонский врач Роберт Фладд (1574— 1637), известный розенкрейцер, видел в злых демонах, гнездящихся в планетах Солнечной системы, «естественную причину» болезней и разработал свою систему лечения, включавшую, например, такой пункт, как облачение в «доспехи Божьи» (РОСКОФФ, II, 324-325). Переосмысление дьявола в духе новой рациональности состоит здесь в том, что дьявол рассматривается уже не как существо надмирного плана, вмешивающееся по собственному произволу в дела мира, но как фактор, заложенный внутрь структуры мира и имеющий точно такой же статус, как и «законы природы», — иначе говоря: «демоны планет» вызывают болезни не потому, что они этого хотят или потому что ненавидят род человеческий, но потому, что они включены в систему Космоса в качестве фактора, объективно неблагоприятного для человека.

Одновременно с этим процессом рационализации идеи дьявола, отвечавшим требованию науки и научности, происходило и своеобразное вочеловечивание дьявола, откликавшееся на запросы нового, ренессансного индивидуализма; более важным стало не то, что разделяло человека и дьявола (первый — существо мирское, второй — надмирное), но то, что их сближало: сходные помыслы, действия, желания и т. п., — то есть, в конечном счете, то «мирское», что и составляет личность. Уже Лютер переносил многие атрибуты инфернального царства — например, адский огонь, — в душу человека, тем самым интериоризуя дьявола, почти отождествляя ад с больной совестью: «Совесть — гораздо важнее неба и земли... Дурная совесть разжигает адский огонь, и возбуждает в сердце ужасающие муки и адское дьявольство (hollische Teufelein), эринний, как их называли поэты» (ЛЮТЕР, II, 2539). БОДЕН (О ДЕМОНОМАНИИ ВЕДЬМ, 21) усматривает в отношениях демонов некое разрушительное отталкивание и взаимную ненависть, трактуя тем самым демоническое в духе вполне человеческого топоса «homo homini lupus» («человек человеку волк»): «Демоны преследуют демонов... По воле Божьей, их губят лишь себе подобные, подобно как злых губят лишь злые...». Вероятно, укоренение дьявола в самом человеке достигло кульминационного пункта в афоризме ТОМАСА ЛОДЖА из его трактата «УБОЖЕСТВО РАЗУМА И БЕЗУМИЕ МИРА: ОТКРЫТИЕ ВОПЛОЩЕННОГО ДЬЯВОЛА ЭТОГО ВЕКА» (1596): в поисках инкарнации дьявола Лодж приходит к мысли, что наилучшее, соразмернейшее воплощение дьявола — каждый человек (ибо «весь мир пребывает во зле»), отсюда и рождается знаменательная формула: Homo homini daemon — «человек человеку демон».

Та же идея вочеловечивания дьявола, будучи примененной к экзегетике, дала поистине эпохальный результат в трактате проповедника-реформатора из Амстердама Бальтазара Беккера «Очарованный мир» (1691-1693). Беккер — пожалуй, первый из демонологов, который, не отвлекаясь на частности вроде шабашей и полетов ведьм, «метит прямо в сердце противника, стремясь уничтожить самого дьявола и его власть» (РОСКОФФ, II, 446). Не отрицая существования дьявола, Беккер отрицает существование его царства: он стремится доказать, что влияние дьявола на человека и мир ничтожно. Комментируя Библию, Беккер пытается показать, что собственно дьявол фигурирует лишь в контекстах, где говорится о его падении и низвержении в ад (Ис. 14:15; ЛУК. 10:18; ОТКР. 20:2 и др.), в большинстве же других случаев под именем дьявола или сатаны имеются в виду злые люди или зло как таковое, истекающее из свободной воли человека; дьявол же как враждебное Богу существо выведен Богом из игры. «Его царство, противное Богу, не может существовать, иначе как понять нам, что судья сделал королем того, кого он осудил на заключение, заковал в цепи, изгнал с лица земли» (БЕККЕР, II, 242-243). Окончательный вывод Беккера — «мы можем и вовсе обойтись без дьявола» (БЕККЕР, II, 298) — находится в разительном противоречии с тем пафосом борения и триумфа, которым было пронизано христианство святых отцов, и не был принят и протестантизмом, который начиная с Лютера остро и личностно нуждался в дьяволе: Беккер, несмотря на огромный успех его труда, был отстранен от занимаемой духовной должности, на книгу его обрушилась жестокая критика, и в конце концов «протестанты спасли своего дьявола» (РОСКОФФ, II, 472). Все же представление о дьяволе как о некой метафоре зла, скрытого в самом человеке, неуклонно продолжало формироваться: в облике дьявола плотские, чувственные краски все более тускнели, уступая место отвлеченной умозрительности; так, уже в 1701 г. Христиан Томазиус в трактате «О преступлении магии» утверждает, что дьявол — существо невидимое, неспособное принимать плотское обличие, а договор с дьяволом — сказки ведьм. Дальнейшая участь дьявола — литературное вочеловечивание, в результате которого он превращается в существо несправедливо отверженное и вызывающее сочувствие (демон Аббадона из поэмы Клопштока «Мессиада»; Аваддон), и далее — в загадочно отчужденного пришлеца из иных миров. Романтический интерес к теме демона сопровождался и курьезными попытками воскресить демонологию (трактат Ф. БЕРРЕТТА «МАГ», 1801, в котором демоны рассматриваются как «духи планет»).

Тайна Люцифера.

Все, что связано с Люцифером, покрыто непроницаемой завесой, и создается впечатление, что нет никого, кто осмелился бы приподнять ее.
Страх этот в действительности представляет собой лишь неспособность проникнуть в Царство Тьмы. Неумение же это опять-таки заложено целиком и полностью в природе вещей. И в этой области человеческий дух неспособен к беспредельному продвижению, ибо он устроен таким образом, что ему непременно положен предел. Он не может ни воспарить к Высочайшим Вершинам, ни проникнуть к Глубочайшую Пучину - и никогда не сможет.

Фантазия пришла на помощь и, восполняя этот пробел, породила многоликие существа. Говорят о Дьяволе, о падшем и отринутом Архангеле, о воплощении Злого Начала, и так далее и тому подобное. Подлинная суть Люцифера неизвестна решительно никому, невзирая на то, что она затрагивает человеческий дух, зачастую вовлекая его в самый центр гигантского водоворота, именуемого также борением.

Те, кто говорит о падшем Ангеле, а также те, кто ведет речь о воплощении Злого Начала, подходят к фактам ближе всего. Однако же, и в их рассуждениях содержится неверный подход, в силу которого все представляется в ложном свете. При словах "воплощение Злого Начала" возникает мысль о высочайшей вершине, конечной цели, живом теле, в котором воплотилось всяческое Зло - а стало быть, о завершении, об окончательном итоге.

Люцифер же, напротив, есть источник Ложного Начала, его исходная точка и движущая сила. Кроме того, его следовало бы именовать не Злым Началом, ибо сие последнее являет себя под его воздействием, но Ложным Началом. Область действия этого Неверного Начала - вещественное Творение.

Только в вещественности сталкиваются оба противоположных Начала - воздействие Света и воздействие Мрака. Только там они непрерывно воздействуют на человеческую душу, пока она пребывает и развивается в вещественности. По своему собственному желанию человеческая душа может в большей или меньшей мере отдаться на волю одного из этих Начал, и это решает, воспарит ли она к Свету или погрязнет во Тьме.

Свет отделен от Тьмы гигантской Пропастью. Она заполнена деяниями вещественного Творения. Его формы преходящи, то есть имеет место Распад существующих и Образование новых форм.

По Законам, Заложенным Волею Бога Отца в Творение, всякий круговорот может считаться законченным и свершившимся лишь тогда, когда в конце событий он возвратится к своему истоку. Тем самым и путь человеческого духа может рассматриваться как, завершившийся лишь тогда, когда он возвратится в Духовное, ибо его Семя произошло оттуда.

Позволив увлечь себя во Тьму, человеческий дух рискует пасть ниже, чем это предусмотрено с точки зрения самого внешнего круга его нормального развития, после чего он больше не сможет обрести Путь к Восхождению. С другой стороны, он не в состоянии окончательно покинуть вещественность, опустившись ниже самой плотной и самой глубокой эфирно-вещественной Тьмы, то есть выйдя за ее крайние пределы (в противоположном направлении, то есть Ввысь, такой выход за пределы вещественности, в Царство Духовно-Сущностного, вполне возможен для человеческого духа, ибо там лежат его истоки). А посему подобного рода духу предстоит непрерывно вращаться в Гигантском Круговороте вещественного Творения до тех пор, пока он не будет увлечен в Распад под тяжестью своего мрачного, а стало быть, плотного и тяжеловесного эфирно-вещественного облачения, именуемого также потусторонним телом.

А затем духовная личность, обретенная им на пути сквозь Творение, будет втянута в общий Распад как таковая, так что он умрет Духовной Смертью, вновь обратившись в Первозданное Семя.

Сам Люцифер пребывает вне вещественного Творения, а стало быть, не будет вовлечен в распад, уготованный жертвам его Начала, ибо Люцифер вечен. Он происходит от Частицы Божественно-Сущностного. Раскол наступил после начала возникновения всего вещественного. Миссия Люцифера состояла в том, чтобы являть собой опору Духовно-Сущностного в вещественном, способствуя Его дальнейшему развитию. Он, однако же, не выполнил своей миссии так, как это предполагалось Творческой Волей Бога Отца. Напротив, он избрал совсем иные пути, нежели те, что были предначертаны ему Этой Волей Творения, опираясь при этом на воление, коим проникся, действуя в вещественности.

Злоупотребив данной ему Силой, он, в частности, ввел в употребление Начало Искушения, подменив Им Начало Помощи и Поддержки, Равнозначное Бескорыстной Любви. Здесь имеется в виду Бескорыстная Любовь в Божественном Смысле, не Имеющая ничего общего с рабским служением. Напротив, Она имеет в виду исключительно Духовное Восхождение, а стало быть, и Вечное Счастье ближнего и действует соответствующим Этим Целям образом.

Начало Искушения, в свою очередь, равнозначно расстановке силков, в которых быстро запутываются, падают и погибают еще недостаточно окрепшие твари. Другие, однако же, крепнут при этом, бодрствуя и набираясь сил, дабы впоследствии расцвести полным цветом на Вершинах Духа. Но все бессильное обречено наперед, и от Искушения ему нет спасения. Начало Это не знает ни Милосердия, ни Пощады. Ему не достает Любви Бога Отца, а тем самым и Самой Мощной Возносящей Силы, Самой Крепкой Опоры изо всех, какие только есть.

Описанное в Библии Искушение в Раю показывает нам, как действовало Люциферово Начало в самый первый момент. В иносказательных выражениях там повествуется о том, какому испытанию Оно стремится подвергнуть Силу и Стойкость четы первых людей, дабы при малейших колебаниях тут же беспощадно увлечь ее на путь Погибели.

Стойкость в этих условиях была бы равнозначна Радостному Слиянию с Божественной Волей, Сокрытой в Элементарных Законах Природы или Творения. И Воля Эта, то есть Заповедь Божья, была хорошо известна чете первых людей. Не пошатнуться - это и значило бы соблюсти Эти Законы, но ведь только таким образом человек может по-настоящему и без ограничений воспользоваться Ими, став тем самым подлинным "господином Творения", ибо "идет с Ними в ногу"! Все Силы послужат ему, если только он не противопоставит себя Им, и самодвижущим образом потрудятся ему на пользу.

В этом и состоит исполнение Заповедей Творца, Единственная Цель Которых - незамутненное и беспрепятственное поддержание в исправном состоянии всех тех возможностей развития, что заложены в Его Дивном Деянии. Элементарное Их соблюдение перерастает, однако же, в сознательное соучастие в деле здорового дальнейшего развития Творения, то есть вещественного мира.

Тот, кто не делает этого, представляет собой преграду. Ему предстоит либо подвергнуться дополнительной обработке с целью приобретения должной формы, либо быть стертым в порошок колесами Часового Механизма Мировых Событий, то есть Законами Творения. Не желающему согнуться придется переломиться, ибо в работе Механизма не может быть перебоев.

Лишенный Милосердия, Люцифер не хочет ждать, пока человек мало-помалу созреет и окрепнет. Он не хочет исполнять свой долг Любвеобильного Садовника, ухаживающего за вверенными ему посадками, пестующего и охраняющего их. Напротив, он в самом буквальном смысле слова играет роль "козла в огороде". Его цель - погибель всего бессильного, и добивается он этой цели беспощадными средствами.

При этом он презирает поддавшиеся Искушению и попавшие в ловушку жертвы, желая, чтобы они погибли от собственной слабости.

Кроме того, он испытывает отвращение перед низостью и подлостью, с которыми падшие жертвы воплощают в жизнь его же собственное Начало. В самом деле, люди и только люди придают проявлениям Этого Начала на практике отвратительную пакость, тем самым лишь еще более подстрекая Люцифера. В результате он не видит в них ничего, кроме презренных тварей, заслуживающих лишь Погибели, но никак не Любви и Заботы.

В осуществлении Погибели на практике немалый вклад вносит Начало распущенности, вытекающее как естественное следствие из Начала Искушения. Распущенность свершается в низших сферах Тьмы. Однако же, различные представители так называемого психоанализа уже открыли Ей путь на Землю, предполагая, что и в земных условиях Она способствует созреванию и освобождению.

К какой ужасающей духовной нищете неизбежно приводит, однако же, воплощение Этого Начала в жизнь на Земле! Последствия Его воплощения не могут не быть крайне бедственными, ибо на Земле дело обстоит не так, как в сферах Тьмы, где соседствует друг с другом лишь однородное; напротив, на Земле живет рядом и вместе друг с другом как более просветленное, так и более мрачное. Представим себе хотя бы половую жизнь и тому подобное. Если такое Начало, обретшее свое воплощение на практике, набрасывается на человечество, как бы сорвавшись с цепи, то в конечном счете не останется ничего, кроме Содома и Гоморры, и с этим положением вещей не сможет покончить никто и ничто, кроме Великого Страха.

Не будем, однако же, говорить об этом. Достаточно оглянуться вокруг, и мы уже сегодня столкнемся с многочисленными жертвами подобных методов терапии. Они блуждают по свету, утратив всякую опору. Их и без того незначительное самосознание, более того, все их личностное мышление было растоптано и уничтожено именно там, куда они доверчиво обратились за помощью. Они подобны людям, с которых систематически срывали все одежды, дабы вынудить их затем облачиться в предложенное им новое платье. Однако же, эти раздетые в большинстве случаев, к сожалению, оказываются не в состоянии разобраться в том, к чему же им, собственно говоря, новое платье.

В их самые что ни на есть личные дела и права вторгались настолько планомерно, что со временем они утратили ощущение стыда, поддерживающее личностное самосознание. Но ведь без этого ощущения не может быть ничего личностного, ибо оно само является неотъемлемой частью личностного.

На взбаламученной таким образом почве не удастся воздвигнуть новых, прочных строений. За немногими исключениями, эти люди настолько утрачивают самостоятельность, что временами это доходит до полной беспомощности. У них ведь отняли и ту не очень-то крепкую опору, которой они располагали ранее.

Оба Начала, Распущенности и Искушения, так тесно связаны друг с другом, что Распущенности непременно предшествует Искушение. В этом и состоит непритворное следование Люциферову Началу и распространение Его.

Истинный врачеватель душ не будет вламываться в них. Он распознает дремлющие хорошие качества, пробуждает их, а затем строит на этом основании. Начало Истины состоит в перестройке ложных влечений Путем Духовного Познания!

Само собой разумеется, что применение на практике Немилосердного Начала в силу самой природы вещей все более и более отъединяло Люцифера от Любвеобильной Воли Всемогущего Творца. Иными словами, он сам себя отрезал от Света, сам себя отринул, следствием чего явилось все более и более глубокое падение Люцифера. Люцифер сам себя отделил от Света, а это и равнозначно изгнанию.

Изгнание Люцифера должно было произойти точно в таком же согласии с Сущими Первозданными Законами, то есть Нерушимой Святой Волей Бога Отца, как и все прочие события, ибо иначе просто не бывает.

Нет ничего Всемогущего, кроме Воли Бога Отца, Творца всех и вся, Прочно Укоренившейся во всем, в том числе и в вещественном Творении и в его развитии. А это означает, что Люцифер способен лишь внедрить свое Начало в вещественность. Воздействовать же Оно сможет во всех случаях исключительно в рамках Установленных Богом Отцом Первозданных Законов, следуя Их общему направлению.

Иначе говоря, следуя своему Ложному Началу, Люцифер вполне способен толкнуть человечество на опасный путь. Он, однако же, не в состоянии насильственно принудить людей к чему бы то ни было, на что нет их собственного добровольного решения.

Люцифер и в самом деле может лишь соблазнять. Однако же, человек как таковой занимает в вещественном Творении более прочное положение, чем Люцифер. А стало быть, у него хватит сил и энергии, чтобы справиться с любыми нашептываниями Люцифера. Человек окружен такой могучей крепостной стеной, что десятикратно опозорится, если поддастся соблазну того, кто гораздо слабее его самого. Ему надлежит учесть, что Люцифер пребывает вне вещественности, в то время как он сам твердо укоренился в хорошо знакомой ему почве.

Люцифер вынужден использовать для практических приложений своего Начала вспомогательное воинство, состоящее из человеческих духов, не устоявших перед Искушением.

Однако же, всякий стремящийся Ввысь человеческий дух не только вполне в состоянии справиться с Искушением, но и намного сильнее Его. Одного-единственного серьезного акта воли достаточно, чтобы разогнать без остатка всю Люциферову рать - при условии, что ее соблазны не отзываются эхом и не встречают отклика, за который они могли бы уцепиться.

Люцифер был бы вообще беспомощен, если бы человечество постаралось познать и соблюсти Данные Творцом Первозданные Законы. К сожалению, однако же, нынешние люди ведут себя таким образом, что все в большей мере поддерживают Ложное Начало, а посему большинство их непременно погибнет.

Ни один человеческий дух не может вступить в борьбу с самим Люцифером по той простой причине, что не в состоянии добраться до него, ибо природа их различна. Все. что может человеческий дух - это соприкоснуться с падшими, отдавшимися на волю Ложного Начала, которые во всем существенном обладают Его природой.

Происхождение Люцифера ведет к тому, что приблизиться к нему в личностном плане и непосредственно противостоять ему может лишь Тот, Чье происхождение не ниже или даже выше, ибо только Он способен добраться до него. Это должен быть Посланец Божий, Оснащенный Святой Серьезностью Своей Миссии и Опирающийся на Источник Всяческой Энергии - Самого Бога Отца.

Задача Эта выпадет на Долю Обетованного Сына Человеческого.

Борьба будет личностной, лицом к лицу, а вовсе не только символической, общего плана, как хотели бы вывести из Обетований многие испытатели. Так сбудется Обетование "Парсифаля". Люцифер неправедно воспользовался "Святым Копьем", то есть Могуществом, нанеся посредством своего Начала Духовно-Сущностному в человечестве незаживающую рану. В борьбе Копье отнимется от него. Оказавшись в "Праведной Руке", то есть воплотив в жизнь Подлинное Начало Грааля, Начало Чистой, Суровой Любви, Оно исцелит рану, нанесенную ранее Им Самим в неправедной руке, то есть при воплощении в жизнь Ложного Начала.

Люциферово Начало, то есть неправедное пользование Божественной Властью, что равнозначно "Святому Копью" в неправедной руке, наносит Духовно-Сущностному незаживающие рану! Именно об этом и повествует легенда в блестящей символической форме, ибо вышеописанные события и в самом деле подобны открытой, незаживающей ране.

Обратим внимание на то, что человеческие духи перетекают или перелетают в вещественное Творение из самой низшей сферы Духовно-Сущностного в виде бессознательных Духовных Семян или Искр. При этом ожидается, что в странствиях сквозь вещественное в этих излившихся частицах Духа пробудится и разовьется личностное сознание, а по завершении Круговорота они вновь возвратятся в Духовно-Сущностное. Процесс этот вполне подобен кровообращению в грубо-вещественном теле!

Однако же, Люциферово Начало отклоняет в сторону немалую часть этого Духовного Круговорота. В силу этого Круг не может замкнуться надлежащим образом, а вместо этого происходит как бы непрерывное кровотечение из открытой раны, подтачивающее силы организма.

Настанет, однако же, день, когда "Святое Копье", то есть Божественная Власть, окажется в Праведной Руке, Действующей по Воле Творца. Рука Эта укажет Духовно-Сущностному, странствующему сквозь вещественное как животворящий фактор, Правый Путь Ввысь, к Исходной Точке, в Светлое Царство Бога Отца. Тогда прекратятся потери - напротив, все будет возвращаться к своему Истоку, как кровь к сердцу. А тем самым затянется и кровоточившая до тех пор рана, подтачивавшая силы Духовно-Сущностного. Иначе говоря, исцелить может лишь Копье, нанесшее рану.

Для этого, однако же, необходимо сначала похитить Копье у Люцифера Праведной Рукой, что и свершится в Рукопашной Схватке Парсифаля с Люцифером!

За Схваткой Этой последуют другие битвы как в сфере эфирно-вещественного, так и в сфере грубо-вещественного. Но это будут лишь отголоски Одной-Единственной Великой Битвы, Несущей с Собой Обетованное Пленение Люцифера, Что провозвестит Наступление Тысячелетнего царства. А это и будет означать искоренение Люциферова Начала.

Начало Это противостоит Действию Божественной Любви, Изливающей Свои Дары на странствующих сквозь вещественность людей. Если бы человечество, не мудрствуя лукаво, обратило свои помышления к Этой Божественной Любви, то оно тут же перестало бы поддаваться каким бы то ни было Искушениям Люцифера, и он лишился бы ореола всех тех ужасов, что приписывает ему человеческий дух.

Плодом безудержной фантазии человеческого мозга являются и те исполненные чудовищного безобразия формы, которые люди стараются приписать Люциферу. В действительности же природа его настолько отличается от человеческой, что уже по этой простой причине ни один человек еще ни разу не был в состоянии узреть его. Не дано это и никому из тех, чьим взорам уже в земной жизни неоднократно открывалась потусторонняя эфирная вещественность.

Его, как правило, представляют себе совершенно неверно. В действительности его можно было бы назвать гордым и прекрасным Неземной Красотой, исполненным мрачного величия. У него огромные и ясные голубые глаза, ледяной взгляд которых свидетельствует, однако же, об отсутствии Любви. Потерпев неудачу на пути конкретных истолкований, многие пытаются изобразить дело так, будто Люцифер есть лишь абстрактное понятие! Но это неверно, ибо у него есть личность.

Человечеству давно пора постичь, что его собственная природа являет собой некий предел, которого ни в коем случае оно не может превзойти. Разумеется, это недоступно и человеческому мышлению. Вести о том, что происходит вне этих пределов, могут дойти до людей лишь по Благодати. Это, однако же, не имеет отношения ни к медиумам, чья природа остается все той же и в неземных состояниях, ни к науке. Именно благодаря химии человечеству представился случай уяснить себе, какой непреодолимой преградой могут явиться видовые различия. Однако же, Эти Законы исходят от Истока, проявляя Себя отнюдь не только в Деянии Творения.

-Нифига ты загнула!Прям с порога... У Рикиана наверно пробки повылетали.-я оглянулась на учителя...

Теология Ада.

Идея ада как богословского понятия заключает в себе ряд спорных вопросов, которые, несмотря на однозначные решения церковных Соборов, продолжали волновать воображение теологов и мистиков.

Вечность ада

Древней меня лишь вечные созданья,

И с вечностью пребуду наравне, —

гласит надпись над входом дантовского ада (Ад, 3:7-8). Ад сотворен Богом навеки; это положение подтверждается рядом текстов Нового завета: «огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его» (МАТФ. 25:41); «диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков» (ОТКР. 20:10). Вечность ада довольно рано стала догматом христианской церкви. Второй Константинопольский Собор (553 г.) осудил в девятой анафеме тех, кто утверждает, что наказание демонов и людей не будет вечным. Позднее и протестантская теология подтвердила этот догмат (статья 17 аугсбургского символа веры, 1530): «Христос... осудил нечестивых людей и демонов на вечные муки» (цит. по: УОКЕР, 22). Сильным эмоциональным аргументом в пользу вечности ада служило соображение, что прекращение мук было бы незаслуженной милостью для грешников, которые, безусловно, предпочли бы исчезнуть вовсе, чем проводить вечность в аду; эта мысль появляется впервые во 2-3 в. у Юстина, а затем у МИНУЦИУСА ФЕЛИКСА (ОКТАВИЙ) — грешники предпочитают «полностью исчезнуть, чем восстанавливаться для наказаний». (Эту точку зрения не разделяли, видимо, лишь социниане [16-17 вв.] — последователи итальянских теологов Лелио и Фаусто Социни, — которые исповедывали смерть души грешника вместе с телом; тем самым проблема ада снималась сама собой).

Однако не менее сильная эмоциональная аргументация от божественного милосердия и божественного совершенства — Бог не может ни допустить вечных мук для собственных творений, ни лишить их возможности раскаяния и возврата к Богу, — вновь и вновь приводила к сомнениям в вечности ада. МАРКИОН и его последователи (2 в.) верили в освобождение Христом из ада всех грешников (ТЕРТУЛЛИАН, ПРОТИВ МАРКИОНА, 1:1); Ориген, а позднее Скотт Эриугена развивали учение о «восстановлении всех вещей», их возвращении в лоно Бога , что делало вечность ада решительно невозможной. В Новое время против вечности ада, продолжавшей оставаться догматом, были выставлены новые аргументы. Джон Тиллотсон, архиепископ Кентерберийский, в конце 17 в. выдвинул два довода, имевшие большой резонанс (в частности, они обсуждаются в энциклопедии Дидро и Даламбера, в статье МАЛЛЕ, 669-670). Эпитет «вечный», как утверждал Тиллотсон, и в Ветхом, и в Новом завете означает лишь «длительный»; потому упоминания о «казни вечного огня» (ИУД. 7) и т. п. не следует понимать буквально. Второй аргумент Тилотсона — богословско-педагогический: архиепископ настаивает на необходимости различать угрозу и обещание; когда Бог говорит, что предаст тех или иных провинившихся «вечному огню», то — даже если допустить, что речь действительно идет о вечном огне, — Бог вовсе не дает тем самым обещание, которое уже не может нарушить, но лишь угрожает в надежде, что угроза отвратит грех и наказание вообще не потребуется. Такая угроза — не обещание и не пророчество, совершающееся с железной необходимостью, но лишь педагогическая мера воздействия.

Строение и величина Ада ;

лимбы и чистилище

Из бесчисленного разнообразия представлений о строении ада к достаточно устойчивым и общепринятым можно отнести идею двух адов: верхнего и нижнего. Эта идея находила библейское обоснование в Псалтири, где говорится: «Ты избавил душу мою от ада преисподнего» (85:13; в Вульгате: eruisti animam meam ex inferno inferiori, т. е. буквально: «от ада нижнего»). ГРИГОРИЙ ВЕЛИКИЙ, исходя из весьма неясного указания псалма, высказывает предположение, что «верхний ад на земле, нижний — под землей» (ДИАЛОГИ, 4:42, col. 400). Идея развита в «Светильнике» Гонория Августодунского (ок. 1100).

Верхний ад здесь изображен как «нижняя часть этого мира, полная мук», «здесь неистовствуют безмерный жар, великий холод, голод, жажда, различные страдания телесные, такие как бичевания, и душевные, такие как ужас и робость...; нижний же ад — «духовное место» (locus spiritualis), где горит неугасимый огонь; его расположение внизу следует понимать метафорически: «о нем говорят, что он находится под землей, потому что, как тела грешников покрываются землей, так души грешников погребаются в аду» (Цит. по: ОУЭН, 60). Разделение ада на верхний и нижний нашло выражение и в поэзии. В англо-норманской поэтической версии «Странствования св. Брендана» (ок. 1125) Бенедейта верхний и нижний ад разделены соленым озером, верхний ад полон пламе ни, нижний — вони и холода (ОУЭН, 60). У Данте адские круги с шестого по девятый, окруженные стигийским болотом, находятся в пределах стен «города Дита» (Люцифера) и образуют Нижний ад; «вечный пламень» у Данте, как и у Гонория Августодунского, горит лишь в нижнем аду (АД, 8:73-75).

Идея лимба была порождена необходимостью выделить в аду особое место для тех, кто, не будучи крещен, не совершил вместе с тем и никаких грехов. Казалось несправедливым, что библейские патриархи, ожидая в аду появления Христа (71 Нисхождение в ад), разделяют страдания прочих грешников; уже Беда Достопочтенный утверждал, что праведники дожидаются Христа в аду, не испытывая мук. Однако лишь позднее (в 13 в.) возникает понятие об особой части ада — лимбе (limbus — буквально «край одежды»), где обитают патриархи и невинные младенцы. Альберт Великий и Фома Аквинский ввели различение «лимба младенцев» (limbus infantium, limbus puerorum) и «лимба отцов» (limbus patrum) (ГОДЕЛЬ, 761).

Идея чистилища — места, где очищаются души, не совершившие смертных грехов, но все же не достойные немедленного отправления в рай, возникла под влиянием 2 КНИГИ МАККАВЕЕВ (книги, включенной в состав католической Библии): Иуда Маккавей, предавая земле падших воинов, обнаруживает у них «под хитонами посвященные Иамнийским идолам вещи, что закон запрещал Иудеям», тем не менее он и его соратники «обратились к молитве, прося, да будет совершенно изглажен содеянный грех; а доблестный Иуда увещевал народ хранить себя от грехов, видя своими глазами, что случилось по вине падших. Сделав же сбор по числу мужей до двух тысяч драхм серебра, он послал в Иерусалим, чтобы принести жертву за грех, и поступил весьма хорошо и благочестно, помышляя о воскресении; ибо, если бы он не надеялся, что павшие в сражении воскреснут, то излишне и напрасно было бы молиться о мертвых. Но он помышлял, что скончавшимся в благочестии уготована превосходная награда, — какая святая и благочестивая мысль! Посему принес за умерших умилостивительную жертву, да разрешатся от греха» (2 МАК. 12:39-46). Посмертное состояние согрешивших воинов мыслится в этом тексте как неясное, не определенное до конца и зависящее от акта искупления, посредством которого живые могут вмешаться в судьбу мертвых (эту возможность использовала католическая церковь, которая во времена Лютера предлагала за некоторую плату немедленное освобождение души из чистилища). Доктрина чистилища, разработанная в решениях Лионского (1274), Флорентийского (1439) и Трентского (1563) соборов, в конце концов не была принята ни православной, ни протестантской церквами. Вопросы о месте, длительности и природе наказания в чистилище остаются достаточно неясными. Чистилище сначала мыслилось, видимо, как раздел ада: так, АВГУСТИН, считавший, что грешная душа после смерти идет «либо в огонь очистительный, либо на муку вечную» (О БЫТИИ ПРОТИВ МА. НИХЕЙЦЕВ, 20:30, col. 212) понимает чистилище как своего рода «верхний ад». Грешнику вообще трудно понять, где он находится: в аду или чистилище. У Цезария Гейстербахского иные грешники, оказавшись на том свете, принимали ад за чистилище и наоборот (ГУРЕВИЧ, 235). Гуго СЕН-ВИКТОРСКИЙ робко предполагает, что осужденные на чистилище наказываются там, где согрешили («...их местонахождение не вполне ясно, разве лишь что из многих примеров и откровений душ, приговоренных к такому наказанию, часто видно, что они отбывают его в этом мире; и, пожалуй, вполне было бы возможно, чтобы они претерпевали отдельные наказания там, где согрешили» (О ТАИНСТВАХ, COl. 586). Вместе с тем, Данте рисует отчетливую трехчастную структуру загробного мира, где не может быть места таким сомнениям.

Вопрос о размере ада, а также о соотносительной величине ада и рая таил известные затруднения: ведь из библейских речений о немногочисленности спасенных следовало, что ад значительно больше рая, а подобная физическая пропорция не могла не быть воспринята как явное доказательство торжества зла над добром. До того, как эта проблема была осознана, авторы видений и богословы находили некоторое злорадное удовольствие в констатации неизмеримости ада, для выражения коей уже «ВИДЕНИЕ СВ. ПАВЛА» (3 в.) дает рельефную формулу: грешников в аду столько, что сто мужей, каждый из которых имел бы по сто железных языков, не смогли бы перечислить их, даже если бы начали говорить с самого сотворения мира (выше в «Видении..» называется и точная цифра — 144 000, — которая, видимо, казалась автору невероятно большой). Однако позднее богословы поняли, что количественный перевес ада, в сущности, малоприличен для божественного достоинства; так возникла проблема, над которой продолжали размышлять даже в 17 столетии, — еще ЛЕЙБНИЦ усматривал странность в том, «что даже в великом будущем вечности зло будет торжествовать над добром, и это под верховным владычеством того, кто является верховным благом...» (ТЕОДИЦЕЯ, 140). Голословные уверения, что ад меньше рая, с которыми выступил, в частности «крипто-анабаптист» Курионе в сочинении «О величине блаженного царства Божия» (1554; см. УОКЕР, 37-38), не решали проблемы, но в конце концов было все женайдено устраивавшее всех решение, не отвергнутое и современной теологией: количественный перевес рая над адом будет достигнут , если учесть всех умерших (крещенных) детей.

Состояние грешников в Аду

Душа человека в аду оказывается в неком окончательном, неподвижном состоянии — in statu termini; ей уже не может быть дарована милость раскаяния, она может лишь утверждаться во зле. Это богословское представление точно воссоздано в ДАНТОВОМ «АДЕ»: в раздающихся здесь воплях поэт не слышит слез раскаяния, но одни лишь «на Господа ужасные хулы» (5:36). Согласно воззрениям томистов, душа к моменту попадания в ад узнала все, что она могла узнать, и не способна уже узнать что-либо, что подвигнет ее на раскаяние. В еще большей степени это относится к демонам, которые в момент своего падения обладали всей полнотой знания о мире и потому не могут уже узнать ничего нового, что могло бы изменить их выбор, сделанный раз и навсегда в пользу зла (БАУТЦ, 119). Ад, таким образом, имеет чисто наказующую, но никак не очищающую и исправляющую функцию, — точка зрения, всегда находившая немало противников, особенно среди последователей Оригена, веровавших в «восстановление вещей» в воспитательную функцию ада и в конечный возврат к Богу даже самых отъявленных грешников, в том числе и дьявола ( Осуждение и спасение демонов). Так, И. В. ПЕТЕРСЕН в сочинении «ТАЙНА ВОССТАНОВЛЕНИЯ ВСЕХ ВЕЩЕЙ» (нач. 18 в.) доказывал, что наказание в аду сломает извращенную волю дьявола, и после 50 000 лет адских мук он вернется к Богу (УОКЕР, 240).

Лилит-вампир библейских времен

Согласно легендам, им была Лилит. ЛИЛИТ "Ибо до Евы была Лилит", - гласит древнееврейский текст. Легенда о ней вдохновила английского поэта Данте Габриэля Россетти (1828-1882) на поэму "Eden Bower". Лилит была змея, она была первой женой Адама и подарила ему "glittering sons and radiant daughters" ("сверкающих сыновей и сияющих доче-рей").Еву Бог создал потом; чтобы отомстить земной жене Адама, Лилит уговори-ла ее отведать запретный плод и зачать Каина, брата и убийцу Авеля. Такова пер-воначальная форма мифа, которой следовал Россетти. В течение средних веков она изменилась под влиянием слова "лайил", что на древнееврейском значит "ночь".Лилит стала уже не змеей, а духом ночи, Вампиром. Иногда она - ангел, ведающий рождением людей, иногда повелевает демонами, которые нападают на спящих в одиночку или на бредущих по дорогам путников. В народном воображе-нии она предстает в виде высокой молчаливой женщины с черными распущенны-ми волосами. Лилит - злой дух, королева суккубов, обычно женского пола в иудаистической демонологии. Имя ее восходит к именам трех шумерских демонов: Лилу (инкуб, т.е. демон мужского пола), Лилиту (суккуб, т.е. демон женского пола), Ардат Лили. Известна, как совратительница мужчин с целью родить от них детей (поэтому Талмуд не рекомендует мужчинам спать одним), вредит деторождению у женщин. Она не только наводит порчу на младенцев и изводит их, но и похищает (пьет кровь новорожденных и высасывает мозг из костей) и подменяет их. Согласно Талмуда она волосатая, крылатая, она мать Ахримана (Ангро-Майнью) (иранского бога Зла). Считается, что Л. -Первая Жена Адама, но поссорилась с ним, утверждая, что они совершенно равны во всем, и улетела. В Красном море ее настигли три Ангела -Sanvi, Savansi, Semangelof. Однако, Л. отказалась вернуться и заявила, что создана, чтобы вредить новорожденным. Ангелы взяли с нее клятву в том, что она не войдет в дом, в котором увидит их самих или их имена. Она приняла на себя наказание: ежедневно будут умирать 100 из ее детей. Согласно Зогар Л. стала женой Самаэля, матерью демонов. Некоторые из имен Л. :Батна (еврейско-арамейское - чрево ), Одем ( краснота ), Аморфо (греч. не имеющая формы ). Лилианы - дети Лилит от Демонов.

лады пока прервусь а то учитель варежку потеряет-сказала я

мну не хмырь мну демон!- ответила я- а зовут меня ламия

гы-гы-гы

в домашней библиотеке!-с напором сказала я

Да...Это скучно даже для меня!-Подумала девушка

Да...Но в его нудении есть и плюсы...можно поспать...